Ты мерзок в эту ночь? (ЛП) - Страница 2

Но то, что показали сегодня ночью, он проигнорировать просто не смог.

Началось оно с музыки: несколько строк из песни Kydds, одного из самых известных хитов, одной из песен Мэтти. Это было привычно — нигде на свете не удалось бы посмотреть телевизор или послушать радио, не услышав Kydds, и Кобб не обратил на музыку особого внимания. Потом послышался голос журналиста: «Погибший в возрасте сорока пяти лет, Эрик Мэттьюз, основатель, а также движущая сила самой знаменитой поп-группы всех времен...»

Кобб поднял голову. Экран заполнило лицо Мэтти со старого снимка. Эта девичья улыбка, эти развратные глаза, скрывавшие стальную волю. Затем показали их коллективное фото с концерта в 1969 — все с длинными растрепанными волосами и, прости Господи, в бархатных костюмах.

«...самоубийство в своей квартире в Нью-Йорке. Эрик Мэттьюз — второй погибший в составе Kydds; гитарист и певец Терри Кобб умер в авиакатастрофе в 1985. О подробностях происшествия — позже на Си-Эн-Эн».

Кобб неделю не ходил в бар — сидел у себя дома и лакал виски. На восьмой день у него на пороге объявился молодой африканец с посылкой от Федерал Экспресс, адресованной Уильяму ван Дайку, имя которого значилось у Кобба в паспорте на протяжении последних десяти лет.

Почтовая коробка оказалась тяжелой, не меньше фунтов десяти-двенадцати. Возвратным адресатом записан был некто или нечто под названием Галлагер, Галлагер, Кэмпбелл, Верхний Вест-Сайд, Нью-Йорк. Кобб нашарил нож и открыл посылку. Внутри был кремовый конверт и тяжелый полиэтиленовый пакет, полный чего-то, похожего на крупный песок.

Он засунул длинный палец под клапан конверта и вскрыл. Оттуда выпал ключ, и он не спешил его подбирать. В конверте находилось несколько сложенных листов такой же кремовой бумаги. «Терри», — гласила первая строчка.

Кобб выронил лист. Никто не обращался к нему по этому имени целых десять лет.

Слегка дрожащей рукой он поднял письмо. «Терри», — прочел он снова, и теперь понял, что писал Мэтти. Он хорошо знал этот аккуратный школьный почерк, видел кучу набросков к песням, подписей на контрактах и властных записок, написанных той же рукой. Мэтти знает, где он — знал, где он. Все это время знал. Это походило на одну из тех больных шуток, которые Кобб любил собирать: Мэтти знал, что он не мертв, а теперь мертв сам Мэтти.

«Терри, ты всегда говорил, что за мной останется последнее слово, и, похоже, оказался прав. Я нашел самое уединенное место на свете. Меня оно спасти не смогло, но для тебя, думаю, как раз то, что нужно. Сматывайся из Африки поскорее — она вредна для здоровья парней из Манчестера. Дом твой. С тем, другим, делай что хочешь. Мира и Любви — Мэтти».

Кобб пролистал оставшиеся бумаги. Одной из них был договор о передаче Эриком Джеймсом Мэттью права на владение поместьем в Северной Каролине Уильяму ван Дайку. Другой оказалась рисованная от руки карта поместья и его окрестностей.

Он выругался и швырнул листы на пол, потом снова взглянул на коробку, вспомнив о лежащем в ней пакете. Он знал, что это не песок. Взрезав прочный полиэтилен ножом, он набрал пригоршню содержимого и позволил ей просочиться меж пальцев на деревянный пол. Большая часть материала превратилась в пыль, но тут и там Кобб различал кусочки иссохших костей.

— Ублюдок, — сказал он.

Полет из Порт-Жантиль в Лондон был ужасен. Помимо того факта, что за последние годы ему не приходилось ездить в чем-либо крупнее такси, он понятия не имел, насколько узнаваемо выглядит. Надеть темные очки он не мог, потому что они были одной из его фишек в старые времена — безумные зеркальные линзы, в которых крутились шестеренки света. Несмотря на тщательные ежечасные вливания двойной водки с тоником, он дрожал, высаживаясь с самолета в Гатвике, уверенный, что выглядит как наркокурьер, если не хуже, и очень удивился, когда без задержек прошел таможню. Столько времени проведя не у дел, Кобб не понимал, что в своем единственном старом костюме — мятом, но классически выкроенном из черного льна — поверх серой футболки он казался всего лишь потрепанным туристом-тусовщиком, который возвращается с какого-нибудь особенно рьяного праздника.

В каком-то смысле им он и был.

В аэропорту Гатвик на него никто не смотрел. Он не стал испытывать удачу на улицах Лондона, города, который в последний раз видел в 1975 — психоделическое сверкание Карнаби-стрит перетекало в напомаженный черным, панковатый клубок Кингз-Роуд. Хоть он и постригся коротко и аккуратно, хоть на габонской диете и похудел куда сильнее, чем во времена выступлений, кто-нибудь в Лондоне все равно наверняка узнал бы его. Возможно, даже кто-то из тех, с кем он некогда спал. Ничего хуже этого Кобб себе представить не смог, так что купил номер «Роллинг Стоун» с лицом Мэтти на обложке и уселся ждать самолета до Америки.

Ему пришлось долететь до Атланты, снова пройти таможенный контроль (на сей раз таможенники с любопытством обшарили его сумку, но ничего интересного не нашли), и выдержать двухчасовую паузу до рейса в Эшвилл в Северной Каролине. Кобб летел туда впервые, но к моменту прибытия ему было уже наплевать. Он хотел лишь найти номер в отеле, отоспаться как минимум пару дней, а потом взять напрокат машину и разведать, что там у Мэтти за секретное убежище, которое, судя по карте, находилось в паре часов езды от Эшвилла.

Когда он заметил в Эшвиллском аэропорту крупного мужчину, державшего табличку с надписью «Уильям ван Дайк», проще всего было бы просто пройти мимо. Вместо этого контроль перехватил прежний Терри Кобб, Придурковатая Рок-Звезда, который презрительно задрал нос и бросил: