Ты мерзок в эту ночь? (ЛП) - Страница 11

Остальное не имело значения. Был лишь этот момент, эта уникальная точка в пересечении времени и пространства. Был лишь пистолет, продолжение его тела, всего его естества.

— Ты меня любишь? — шепотом спросил Билли.

Иисус повернул голову, чтобы на него взглянуть. Его губы все еще обхватывали головку члена Билли — бледно-розовые лепестки, прикрывшие лиловый фрукт. Его распахнутые глаза были очень ясными.

— Да, — беззвучно ответил он и опять глубоко заглотил хуй Билли.

В черепе у Билли вспышкой взорвался свет, скатился вниз по хребту, обжег яйца и ствол члена. Потом он брызнул Иисусу в рот, и на злобные каракули в туалете Порт Авторити нашелся ответ: да, да, окончательное и бесповоротное да.

На пике оргазма все мускулы Билли напряглись. Длинные мышцы его ягодиц, пресс и девственный бутон ануса. Мышцы на лице, в глотке и под волосами. Мышцы на руках.

Мышцы на его указательном пальце, который сжался медленно и плавно.

Он не столько услышал выстрел, сколько почувствовал — приглушенный толчок, будто кулак врезался в сырое мясо. Почувствовал, как тело Иисуса дернулось рядом, почувствовал раздирающую боль в промежности, над которой рефлекторно сомкнулись челюсти парня. Фонтан крови и ошметков его ослепил.

Билли сумел дотянуться до лица и стереть заливающую глаза кровь. Добравшись до паха, он протиснул палец сквозь зубы Иисуса и вытащил свой разорванный член у него изо рта. Потом сел и осмотрел содеянное.

Иисус был еще жив. Его глаза горели жутким осознанием на смертельно бледном лице. Дыхание приподнимало узкую грудь. Живот превратился в невообразимое месиво, пульсирующее остатками органов. Оно походило на какой-то чудовищный котел с мясом, полный сверкающих мышц, осколков костей, клубков и отрезков рваных сосудов, обильно залитых медно-кровавым соусом. От его тела волнами поднимался тяжелый запах развороченных кишок. Билли заметил металлический блеск: пустая гильза уютно устроилась в кишечной петле. Когда-то его занимало, может ли разрывная пуля разнести тело на части, как арбуз. Теперь он точно знал ответ.

Взгляд этих ясных, знающих глаз встретился со взглядом Билли. Билли хотел отвернуться, но не смог.

— ..ты говорил...

Билли склонился ниже. В дыхании Иисуса он разобрал запах собственной спермы, резкий и чистый, который всегда напоминал ему запах порошка на вещах после стирки.

— ...говорил, что он не...

Темный поток крови, смешанной с жемчужными нитями спермы, хлынул у Иисуса изо рта и залил грудь. По его телу прошла длинная, протяжная судорога, и лихорадочный блеск в глазах угас.

Ты говорил, что он не заряжен.

Билли не собирался убивать мальчика. Он вообще не хотел в него стрелять.

В нем восстала ярость, неожиданная и едкая. Он и этого лишился — всего, что у них с этим парнишкой могло бы быть, потерял очередной шанс. Это было нечестно. Все всегда было нечестно. Он вытащил люгер из зада Иисуса, поднял и выстрелил ему в лицо. Красивые тонкие черты рассыпались, как моток пряжи, окрасив стену за кроватью в жирный контраст багряного и серого.

Он вообще не хотел в него стрелять.

Билли всадил две пули в грудь Иисуса, глядя, как она лопается и разлетается на куски.

Не хотел.

Он выстрелил в мешанину из потрохов, потом еще раз и еще. Пустая гильза ударилась ему в бедро и оставила за собой длинную полосу ожога, но он этого не почувствовал, даже не заметил. От тела на кровати осталось лишь нагромождение мазков, словно холст, в спешке написанный плохим художником.

Кто-то колотил в дверь.

Билли встал с кровати и шатнулся вглубь комнаты, прочь от пистолета и пропитанного кровью матраса, протягивая руки в безотчетном отрицании. Это было нечестно. Ничто в его жизни не было честно. Он не хотел стрелять в мальчика, не хотел, он только слегка согнул палец на крючке...

— Что там, черт подери, творится? — спросил неприятный голос, зловещий, будто проигрывали замедленную запись, и не ласкающий слух, как нежный, безмятежный голос Иисуса. В дверь снова заколотили.

Лишь совсем чуть-чуть...

— Это гостиничная охрана. Откройте же наконец эту гребаную дверь!

Правый указательный палец Билли судорожно вжался в ладонь, смазывая кровь. В засиженном мухами зеркале он заметил свое отражение — его лицо и обнаженная грудь были покрыты кровью вперемешку с осколками кости, комками мяса и свежей начинки из кишок Иисуса. Потом он стоял, оставляя на грязном стекле маслянистые алые отпечатки, и глядел на машины, которые рассеянно двигались по улице пятью этажами ниже, на автобус компании Грэйхаунд, отъезжающий со станции напротив гостиницы. Все бесполезно. Из этой комнаты ему не выбраться.

Билли снова взял люгер и лег рядом с Иисусом, лег в Иисуса. В восьмизарядной обойме остался последний патрон. Он засунул ствол в рот, ощутив на языке кровь, вазелин, едва заметный привкус прямой кишки Иисуса, пряный и мускусный. Закрыв глаза, он представил, как спит в длинном деревянном ящике, беззаботно вращаясь в невесомой пустоте.

Пришедшая боль заполнила его череп добела раскаленной сверхновой и взорвалась. Но боль эта была намного чище той, которую он испытывал всю свою жизнь. И длилась она всего секунду.

Ранним субботним утром в городской морг поступили два тела: худощавый белый мужчина под тридцать, голова которого была почти отстрелена, и парень лет восемнадцати, возможно, азиат, скончавшийся от тяжелых огнестрельных ранений. Обоих не удалось опознать — вместо лиц была кровавая каша. Старинный люгер вытащили из окоченевших пальцев белого, упаковали и утащили в полицейский участок. Полицейский, выкравший его несколько месяцев спустя, понятия не имел, где ему довелось побывать; он просто стер со ствола липкую вазелиновую патину и зарядил пистолет обычными экспансивными пулями.